А там как раз пришла другая американская яхта с другим толстым попаа, который тоже курил сигары и пил крепкое вино. У него был переводчик, который говорил на таитянском языке. Переводчик объяснил, что толстяк предлагает мне шесть тысяч франков в месяц за то, чтобы снимать меня. Я, конечно, обрадовался и сказал, что за шесть тысяч франков он может снимать меня сколько захочет. С ними я приплыл к атоллу Марокау, в архипелаге Туамоту, там толстяк стал устанавливать свои аппараты и машины. Потом велел мне лезть на мачту и с нее прыгать в море. Я подумал, что это странный способ делать снимки, потому что в Папеэте фотограф всегда заставляет сидеть тихо на стуле, по все же послушался его. «Хорошо, — сказал попаа, когда кончил снимать, — а теперь найди акулу и сразись с нею». Я объяснил ему, что с акулами сражаться опасно и что я вовсе не желаю остаться без рук и без ног. Он подумал немного, потом говорит: «А если мы выловим акулу и зашьем ей пасть толстой ниткой, тогда ты сразишься с ней?» Что ж, в этом ничего опасного нет, решил я. Мы поймали здоровенную акулу и зашили ей пасть. Но в море было много акул, и скоро я перестал разбираться, какая из них наша. Мне не хотелось показаться трусом, и я не вышел из игры. Попаа был очень доволен и сказал, что карточки получились хорошие.
Два месяца мы оставались на Марокау. Я плавал сквозь прибой, лазил на пальмы, нырял за огромными раковинами и делал еще всякие опасные вещи. Иногда меня наряжали и предлагали изображать что-нибудь вместе с попаа, которые тоже наряжались, а однажды меня связали по рукам и по ногам и швырнули в море. Потом еле-еле спасли. Наконец толстяк снял все карточки, какие ему были нужны, и мы вернулись на Таити. Больше никто не предлагал мне сниматься за деньги, и я стал работать в гавани. Но работа оказалась грязной и тяжелой, тогда я поступил мыть посуду в ресторан. Спустя месяц я уже не мог больше выдержать. Денег у меня тоже не оставалось, и работы я не мог найти, поэтому вернулся обратно на Рароиа.
Подобно Тетоху, большинство мужчин рано или поздно возвращается на Рароиа. Утолив жажду приключений, они обнаруживают, что мир значительно более жесток и безжалостен, чем они думали. Постепенно им становится ясно, насколько в сущности лучше живется на родном острове. Наученные опытом, они предпочитают в дальнейшем оставаться там, где у них есть земля и другие источники существования, где они сами себе хозяева.
Конечно, большой город продолжает манить, но они довольствуются отдельными посещениями, уже не мечтая о том, чтобы найти себе там работу и поселиться навсегда. Они становятся патриотами своего острова и не без основания утверждают, что нет на земле уголка лучше Рароиа.
Иначе обстоит дело с женщинами, ищущими приключений в Папеэте. Покуда они молоды и привлекательны, им всегда удается найти содержателя, а нет — так можно заняться проституцией. Такое существование многим кажется даже приятным, и они совсем не стремятся домой, к скуке и однообразию на Рароиа. С возрастом им, конечно, становится труднее заработать на жизнь, но тогда уже стыдно возвращаться, либо же они настолько привыкают к городской жизни, что предпочитают мириться даже с низко оплачиваемой работой. Отсюда существующая ныне на Рароиа резкая диспропорция в количестве мужчин и женщин.
Благополучно пережив свою тягу к приключениям и окончательно оценив достоинства родного острова, рароец продолжает жить, как раньше. Дни складываются в годы, чередуются дождь и солнце, кокосовые орехи зреют и падают на землю, а человек, умудренный опытом и годами, ведет свое спокойное существование. Островитяне заготавливают копру, ловят рыбу в лагуне, в свободное время беседуют, пляшут, поют. Незаметно подходит старость, и они вдруг замечают, что родичи уже обсуждают их недомогания и надвигающуюся кончину. Обсуждают без малейшего ханжества, оставаясь такими же простодушно откровенными и реалистичными людьми, как всегда.
Мы столкнулись с этим впервые, когда Хириата, древняя, сморщенная старушка, которую считали самой старой изо всех женщин на Рароиа, привела к нам на прием свою дочь, жаловавшуюся на зубную боль. Увы, мы ничем не могли помочь — почти все зубы Теапаии сгнили, и мы посоветовали ей поехать в Папеэте, чтобы зубной врач выдернул их, а взамен вставил искусственные челюсти.
Теапаиа долго думала, потом сказала:
— Мысль, конечно, неплохая, но сейчас я не поеду, потому что мама моя очень стара и может умереть без меня, а кто тогда за детьми присмотрит?
— Я не умру, — возразила старушка, стоявшая рядом. — Поезжай спокойно.
— Ты много кашляешь последнее время, — подчеркнула Теапаиа, — а это плохой признак.
Деловито обсудив во всех подробностях здоровье старушки, они все же пришли к выводу, что Теапаиа может ехать.
Расчет оказался правильным — прошло еще три-четыре месяца, прежде чем Хириата мирно уснула последним сном. Сутки Теапаиа и другие родичи рыдали и причитали так, что в деревне гул стоял. Но уже на следующий день после похорон все смеялись и пели, как ни в чем не бывало.
Мы долго считали, что такое поведение несколько предосудительно, но наблюдения над жизнью и смертью раройцев убедили нас, что они завершают свою жизнь так же просто и незаметно, как начинают ее.
Лавочник Хури давно мечтал завести радиоприемник. Будь дело только в деньгах, он, конечно, мог бы приобрести несколько десятков приемников, но к сожалению дело обстояло сложнее. Во-первых, он не знал, как обращаться с приемником, а во-вторых, не представлял себе, где его раздобыть.